Патрик О`Брайан - Капитан первого ранга
— Как вы меня обрадовали, — отозвался Макдональд. — Я было смертельно боялся гангрены. И я безмерно благодарен вам, доктор. Поверьте, вам цены нет. — Стивен стал уверять его, что операция была простая, что даже любой мясник, не говоря уже об ученике лекаря, сделал бы ее не хуже. Затем разговор перешел на угрозу французского вторжения, разрыва отношений с Испанией и к нелепым слухам о том, что Сент-Винсент обвиняет лорда Мелвилла в казнокрадстве, вследствие чего-то же обвинение падает и на Нельсона.
— Вы, наверное, считаете его героем? — спросил Макдональд.
— О, я почти ничего не знаю об этом джентльмене, — ответил доктор. — Я ни разу не видел его. Но, насколько мне известно, он деятельный военачальник, полный самого героического рвения. Весь флот его боготворит, не так ли? Капитан Обри очень высокого мнения о нем.
— Возможно, — сказал Макдональд. — Но для меня он вовсе не герой. Я сыт по горло этим кумиром. А какие примеры он подает?
— Разве можно найти лучший пример для морского офицера?
— Пока я лежал в госпитале, я много думал о смягчающих обстоятельствах, — ответил Макдональд. Стивен тотчас пал духом: он знал, как охочи шотландцы до теологических прений, и испугался, что перед ним второй Кальвин, по ошибке ставший офицером морской пехоты. — Люди, особенно уроженцы равнинной Шотландии, пуще всего не любят признаваться в собственных грехах. Молодой парень будет вести себя как подлец не оттого, что он таков на самом деле, а потому, что Тому Джонсу платили за то, что он спал с женщиной, а поскольку Том Джонс был героем, вполне естественно, что и парень поступал таким же образом. Возможно, для очень многих было бы лучше, если бы в детстве этого будущего адмирала надолго засунули головой в ведро с водой. Если то, что проделывает какой-то вымышленный персонаж в рассказе или спектакле, будет достаточным оправданием подлеца, представьте себе, что может сделать живой герой! Нельсон распутничает, подолгу торчит в порту, вешает офицеров, отпущенных противником на свободу при условии, что они не будут впредь воевать против французов! Хорош герой!
Стивен внимательно посмотрел на пациента: не заметны ли признаки лихорадки. Они действительно были, но неопасные. Макдональд смотрел в окно, на голую стену, и что-то заставило его сказать:
— Ненавижу женщин. Они только и делают, что разрушают. Они опустошают мужчину, высасывают из него все соки, отбирают у него все его добро, но от этого лучше не становятся. — Помолчав, он добавил: — Мерзкие, хищные твари.
— Не окажете ли вы мне услугу, мистер Макдональд? — произнес Стивен.
— Только скажите какую, сэр. Это доставит мне удовольствие.
— Одолжите мне, пожалуйста, ваши пистолеты.
— Для любой надобности, только не стреляйте в офицера морской пехоты. Можете их забрать, они в моем походном сундучке, под окном.
— Благодарю вас. Я их верну или распоряжусь, чтобы вернули, как только отпадет надобность.
Он возвращался тихим погожим вечером, какие бывают лишь ранней осенью: чрезвычайно влажный воздух, ярко-синее море справа, чистый песок дюн слева, над которым поднимается волна благодатного тепла. Послушная лошадь шла мягкой поступью; дорогу она знала, но, похоже, домой не спешила и время от времени останавливалась, обрывая листья с кустарника, названия которого он не знал. Стивена охватила приятная истома: он почти не ощущал своего тела, будто от него осталась лишь пара глаз. Он словно парил над белой дорогой, поглядывая по сторонам. «Бывают такие дни, — размышлял он. („Добрый вечер, сэр“. — Это прошел священник со своим котом, покуривая трубку.) — Бывают такие дни, когда ты прозреваешь, словно до этого всю жизнь был слеп. Такая ясность ума — следствие совершенства во всем, не только в экстраординарном. Человек живет настоящим, живет интенсивно. Нет настоятельного стремления что-то делать, хочется просто существовать. Однако, — продолжал он рассуждать, левой рукой направляя лошадь в сторону дюн, — какая-то деятельность необходима». Соскользнув с седла, он обратился к лошади:
— Как я могу быть в тебе уверен, дорогая? — Лошадь посмотрела на него блестящими умными глазами и навострила уши. — Знаю, знаю, ты честное существо, в этом нет сомнения. Но тебе могут не прийтись по нраву выстрелы, а я могу задержаться дольше, чем у тебя хватит терпения. Дай-ка я стреножу тебя этим мяконьким ремешком. Как же мало я знаю о дюнах, — продолжал он, смерив дистанцию и воткнув в песчаный склон на нужной высоте палку с платком. — Весьма своеобразный объект исследования — совершенно особенные флора и фауна. — Стивен расстелил на песке плащ, чтобы защитить от песка пистолеты, и принялся аккуратно заряжать их. — То, что человек должен делать, он делает безотчетно, с некоторым чувством отчаяния, не более того, — произнес он, встав в позицию. И тут на его лице появилось холодное, жестокое выражение, он вскинул руку, будто это была деталь механизма. За краем платка взлетела струйка песка; дым рассеивался. Лошадь почти не встревожилась грохотом и равнодушно наблюдала за тем, как он произвел с дюжину выстрелов.
— Мне еще никогда не доводилось иметь дело с таким точным оружием, — вслух произнес Мэтьюрин. — Любопытно, смогу ли я повторить любимый прием Диллона? — Достав из кармана монету, он подбросил ее вверх и, когда она на мгновение застыла, сбил ее прямо в воздухе. — Превосходные инструменты, ничего не скажешь, надо уберечь их от росы. — Солнце зашло. Освещение настолько ослабло, что при каждом выстреле красный язык пламени озарял неглубокую, наполнившуюся туманом лощину. Платок давно превратился в клочья. — Господи, как же я сегодня высплюсь. А какая чудная роса…
В Дувре, закрытом с запада холмами, стемнело раньше. Джек Обри, покончив с делами и понапрасну заехав в Нью-Плейс («Мистеру Лаундсу нездоровится; миссис Вильерс нет дома»), сидел в кабачке неподалеку от замка. Это было грязное, унылое заведение, на втором этаже расположились солдаты, зато в нем имелись два выхода. Поскольку в передней комнате сидели Бонден и Лейки, он чувствовал себя в сравнительной безопасности. Он еще никогда не находился в столь подавленном состоянии, не испытывал такого гнетущего одиночества. Отупление, пришедшее после пары выпитых кружек, никак не помогло ему. Гнев и негодование по-прежнему душили его, норовя выплеснуться наружу. Хотя эти чувства были чужды его натуре, он не желал с ними бороться.
В помещение вошел какой-то мелкий чин со своей тощей подружкой. Увидев Джека Обри, они остановились в нерешительности, затем сели в дальнем углу, шлепая и толкая друг друга, не умея иначе выразить свои симпатии. Кабатчица принесла свечи и спросила, не желает ли господин офицер чего-нибудь еще. Выглянув в окно на сумеречную улицу, Джек ответил отрицательно и спросил, сколько должен за себя и своих моряков.
— Шиллинг и девять пенсов, — ответила женщина и, пока он шарил по карманам, смотрела на него в упор с тупым, жадным любопытством, прищурив глаза и оскалив три желтых зуба, не прикрытые короткой верхней губой. Ей не нравилось, что поверх мундира у него плащ, не нравилось ни то, что люди его трезвы, ни то, что они держатся в стороне от всех. Ведь настоящие-то джентльмены заказывают вино, а не пиво. Он никак не отреагировал на заигрывания Бетти, которая предложила ему комнату и себя в придачу.
Джек зашел в зал со стойкой, велел Бондену подождать его в шлюпке, а сам вышел через черный ход, оказавшись в обществе шлюх и солдат. В переулке две потаскухи рвали друг другу волосы и платья, но остальные были довольно веселы, две девки сразу прилипли к нему и принялись шепотом расхваливать свои таланты и цены, козыряя наличием карантинного свидетельства.
Он направился к Нью-Плейс. Мрачный взгляд слуги, заявившего, будто бы «миссис нет дома», убедил его в том, что в окне Дианы должен гореть огонь. Дважды пройдя по дороге взад и вперед, он действительно заметил свет, пробивавшийся из-за задернутых штор. Сделав большой крюк, чтобы обогнуть дома, он попал в переулок, который шел мимо особняка. Забор в запущенной части сада не был для него заметным препятствием, но, чтобы перебраться через внутреннюю ограду, по верху которой были вмазаны битые стекла, понадобился плащ. С разгону он подпрыгнул и преодолел ее. В саду шум моря точно оборвался, наступила полнейшая, почти осязаемая тишина. Когда он стоял под могучими деревьями, был слышен даже звук падающих капель росы. Постепенно тишина стала не столь заметной: из дома доносились голоса, кто-то запирал двери, закрывал ставни нижнего этажа. Затем послышалось шлепанье тяжелых лап, бежавших по дорожке, и тяжелое дыхание мастифа Фреда, которого отвязывали на ночь. Но Фред не залаял: он знал капитана Обри и лишь ткнулся ему в ладонь мокрым носом. Однако его что-то беспокоило, и, когда Джек вышел на обрамленную мхом тропинку, пес проводил его до самого дома, ворча и тыча мордой под колени. Джек снял мундир и, свернув его, положил вместе со шпагой на землю. Фред тотчас лег у свертка, готовый в любой миг защитить честь оставленного мундира.
